«Да встречайся, встречайся с женщиной. Ради бога! Только в душу не дай заползти – задавит! Вот в чем дело. (Это уже с противоположной стороны говорилось. Серовым. Новоселову.) И потом – она же москвичка. А ты кто? Подумал об этом?» Однако коллекция августовских закатов пополнялась, накапливалась… Этот закат был тосклив и уныл. Как неловкая, набитая с похмелья, яичница.

После концерта шли по дымящейся морозом Горького. От музыки Новоселов не остывал: «Как играет! Ка-ак играет! – Подталкивал Серова: – А?! Не-ет, я тебя приобщу. Не я буду! Никуда не денешься! Обязательно! А?!» Ольга смеялась. Серов морщился. Сутулясь, быстро утаскивали на спинах вихрящиеся морозы троллейбусы. Луна походила на огрызок рыцаря. Крепко побитого.

Нужно было отблагодарить меломанов. Выразить им, так сказать, признательность. Ну, что приобщили к музыке. Окрестили наконец-то. И Серов предложил Новый год встречать вместе. В общаге. В общежитии, если культурно. Две недели ведь всего осталось. Как-никак маскарад намечается. Буфет, ну и прочее. (Серов работал под простачка. Под этакого необразованного, но душевного шоферюгу. Дескать, ну чего там, Олька: пойдем, кирнем, попляшем!..) Новоселов сразу задумался. Начал притормаживать ход. В нерешительности косился на Ольгу. Но та на удивление согласилась. А что! В общаге так в общаге!

Голова ее в белой шапке с пампушками походила на зайца с ухом. Посмеялись. На том и порешили. И, довольные друг другом, разошлись в разные стороны: Новоселов и Ольга свернули в Палашевский, Серов пошел дальше, к подземному переходу, к метро.

В высокой цинковой взвеси декабрьского полнолунья чудилось висящее сборище мерцающих человеческих душ.

Они целовались под ним в Ольгином дворе. Их тени стояли у ног, как чемоданы.

Дома, в комнатке своей, Новоселов сидел и смотрел, как лампочка под колпаком на табуретке мягко выворачивала и выворачивала бесконечную радужную ткань одуванчика.

А в новогоднюю ночь общежитская высотка была завернута в лунный туманящийся свет, словно в серый свиток.

По заснеженному пустырю одинокий парубок с ножом бегал за другим одиноким парубком, который не имел ножа. Оба были в белых рубашках.

Выбежавший Новоселов ловил. А поймав, тыкал их рожицами в снег, упав на колени. Парубки дергались и неразборчиво матерились. Потому что рты у них были залеплены. Снегом.

«Ты где был?» – спросила Ольга. «В туалете», – ответил Новоселов, оглядываясь по притемненному скученному залу, где и шла новогодняя ночь, вздрюченная, экзальтированная, как старуха. Где по многочисленным, толкущимся в танце головам, опутываемым серпантином, шмаляло из прожекторов и где Новоселов выискивал сейчас Серова. Смывшегося непонятно когда.

На пустыре снегу было мало, и один из парубков ободрал нос. Он тронул Новосела за плечо. «Сейчас», – сказал Новосел Ольге.

«Порядок», – сказал Новоселов, быстро вернувшись. «Куда ты бегаешь все время?» – «Да так. По мелочам… Извини, я – сейчас!»

В углу зала над головами замахались руки. Кулаки. Однако быстро были потоплены. Точно удёрнуты там кем-то на дно…

«Ну как, не скучаешь?» – Новоселов слегка запыхался, опять в беспокойстве поглядывая поверх голов.

Увидел парторга Тамиловского. «О, и вы здесь! Среди народа! Да еще с супругой! Очень приятно!» – «А как же! Мы – только так!» – Большезубый Тамиловский толокся в танце со своей женой.

Черненькая низенькая женщина походила на остренькую взблескивающую брошку, вцепившуюся длинному Тамиловскому в низ живота. Тамиловский то убегал с ней, круто беря на себя, то так же круто набегал вперед. Точно хотел ею пробить стену. Танцующие оглядывались.

Из динамиков вдруг грохот оборвался – и сразу вспух и пошел впереди людей живой играющий диксиленд. Веселый, как осьминог.

«О! ваши! Диксиленд! – вскричал Новоселов, как будто он – массовик-затейник. – Из консерватории! Мы пригласили! Оплатим!»

Ольга ринулась к своим.

Новоселов торопливо курил в коридоре, пепел стряхивал в баночку. Которую не знал, куда пристроить. Поставить куда. Бетонный пустой коридор воспринимался как катакомба.

Вместо разыскиваемого Серова в буфете опять увидел Тамиловского. Зубастый Тамиловский алчно смеялся, выхлестывая газировку в стаканы. Его жена ожидающе закинула ручки на мраморный столик. Как в школе ученица.

Означив плоскую квадратную спинку излечиваемого всю юность сколиоза. Они помахали Новоселову. В ответ Новоселов покивал. Мол, очень приятно. Очень приятно. Спасибо. Оглядывал просторный буфет, выискивая среди дымных галдящих голов голову Серова.

Вместо Серова из дыма шла Евгения. Не спускала расширенных глаз с Новоселова, как с маяка. Слепо, как-то раздёрганно втыкала ноги в туфлях на высоком каблуке. Еще издали развела руками – нету!

«Я ему кофту… кофту, Саша». Евгения икала. «Что кофту?» – «Кофту ему связала. Белую! Подарила к Новому году!» (Новоселов растерянно озирался. Точно искал эту новую белую кофту, связанную Евгенией. Точно только в ней и можно было теперь опознать Серова.) «Он же пригласил вас с Ольгой! Я же всё купила, приготовила! Никифорова телевизор дала! Катюшку с Манькой взяла на ночь!.. И вот он… он… Я не могу больше! Я не могу!» Евгения отвернулась и заплакала. (Тамиловские сразу же с интересом раскрыли рты. На щеках клыкастого мужа сорока пяти лет горел младенческий запёкшийся румянец язвенника.)

Новоселов не знал, что делать, куда смотреть – спина женщины пригнулась перед ним какой-то жалкой сутулой корзинкой, из которой тряслись такие же жалкие висюльки вроде бы желтеньких цветков…

…точно чтобы усугубить свою неудачливость с мужчиной… точно нарочно добить себя ею… женщина одевается неумело… нелепо… жалко… хочет что-то лихорадочно исправить… этим нарядом своим… этой жалкой прической… хочет понравиться мужчине… снова завоевать… вернуть всё назад… как было… и ничего не получается… всё выходит наоборот… выходит жалко… глупо…

«Не надо, Женя. Не плачь. Прошу тебя… Люди смотрят… Я найду его… Иди к себе… Из-под земли достану…»

На десятом этаже по полутемному коридору Новоселов быстро тащил на себе Серова в величайшей кофте. Так тащат длинное баранье руно.

Новоселов снова курил. Один. В высокой катакомбе на первом этаже. Из-за поворота сзади все ударяла музыка. Об Ольге (невесте) Новоселов забыл.

…Шапочка еле удерживалась на голове врачихи. Нагроможденные рыжие волосы походили на жесткие жгуты от плёнок лука.

«На что жалуетесь?»

«Видите ли, доктор, я, собственно, ни на что не жалуюсь…»

«?!»

«Я пришел просить за Серова Сергея. Он был у вас вчера. Просил вас…»

«Низенький такой, прямой?.. Отказала. И правильно. Не нашего района… А вы кто ему? Брат, родственник?»

«Нет, просто товарищ. В одном общежитии живем, работаем тоже…»